В предлагаемом изустном разсказе торговца Абросимова представлены картины нравов и обычаев киргизцев хивинцев. Они довольно верно обрисовывают их характер, образ мыслей наклонности, для желающаго ознакомиться с положением торговых отношений России к Хиве, здесь найдется много любопытных и неизвестных еще об этом крае предметов, достойных внимания не только коммерции, но этнографии и даже администрации. И потому я счел долгом сделать известными записки, составленныя мною по его словам, в надежде что оне, по недостатку описаний об этом близком к нам и мало известном крае, могут принести как вообще, так в особенности торговле, немаловажную пользу. Средняя Азия не следит и не усвоивает себе европейской цивилизации; как в нравственном, так и в политическом отношении, она неподвижна, и чем была за 50 или 30 лет, в том же состоянии оставалась и до прибытия в сем году экспедиционных отрядов; и в этот промежуток времени с 1848 года, когда был в Хиве русский торговец, незадолго до посещения ея ученым Вамбери, ни в обычаях, ни в религии, ни в торговле, ни в политике не произошло в ней никаких перемен. Индия, до прибытия в нее англичан, жила точно также неподвижно. Н. М.
Разсказ Абросимова.
Я отправился с острова Долгова для торговли в Хиву на 15 верблюдах с разным навьюченным на них товаром и взял с собою старшину с этого острова, Баршевского рода Каламбета Шатыкаева, в качестве вожака и четырех рабочих киргиз.
Обязанность этих рабочих состояла в том, чтобы на ночлегах развьючивать верблюдов, напоить и пустить в степь на хорошую траву.
Один должен был пасти и смотреть чтобы они не зашли далеко беречь от нападения киргизцев, другие были обязаны убрать тюки к одному месту и в продолжение ночи караулить; двое занимались поставлением кибиток близь самых тюков и приготовлением ужина. В исполнении этой обязанности соблюдалась между ними очередь во всю дорогу. Пищу их составляло одно кожу, которое приготовляется очень просто: в горячей воде разбалтывается ржаная мука и для вкуса немного прибавляется бараньяго сала. Для меня с старшиной постоянно приготовлялись чай и баранина; мы имели также пшеничные сухари, сорочинское пшено и некоторые припасы. Встретившихся мне дорогой страшин я обыкновенно приглашал к себе обедать, пить чай и сам их посещал. Разговоры мои с ними были по большей части о Хиве, хане и хивинской торговле, а я им разсказывал о России и таким образом старался покороче познакомиться со всеми старшинами, чтобы в случае обид я мог иметь в них защитников.
И так, разставшись с Каспийским морем, я пустился с упованием на помощь Божию в места чуждыя, к полудиким ордынцам, где нет ни одного человека и ни одного жилья русскаго, в глубь степей киргизских, где предстояло терпеть лишения среди песчаных бугров и от недостатка свежей воды и пищи, и подвергаться неожиданным несчастиям от людей, которые незадолго пред тем занимались захватом русских рыбопромышленников на Каспийском море, и привязанных к хвосту лошади, влачили их за собою в плен и перепродавали в Хиву и Бухару. Но необходимость по торговой цели, короткое знакомство с их обычаями и языком и приобретенная опытность в сношениях с киргизцами, туркменцами и хивинцами поддерживали мой дух в предприятии этого труднаго, никем не посещаемаго из русских пути.
На первый ночлег мы прибыли в аул Адайских туркмен, расположенный у колодца Там кудюк, что значит каменный колодезь. Главным старшиной аула был Даспай, человек мужественный и видный собой; он славится между ордынцами храбростью, и был первым разбойником на Каспийском море. С помощию одного беглаго русскаго солдата Андрея, он брал в плен русских промышленников. Андрей жил у другаго старшины, Чабыка, которому помог приобресть этим промыслом большое состояние. Он пробыл у него 12 лет, заместо роднаго сына и научился уже несколько говорить по киргизски. Но в самое то время, как Чабык задумал женить его на одной ближней своей родственнице, хивинский хан, по ходатайству русскаго правительства, отпустил всех русских пленников из Хивы, которые там в неволе и мучениях томились по 10 и более лет, запретил брать более пленных, а потому потребовал и от Чабыка выдачи Андрея.— Тот сначала отказывался от исполнения приказа и отзывался что ни он, ни дети его своими руками не могут выдать этого Андрея, а представлял хану поручить кому угодно поймать его и от себя уже передать русскому начальству. Причиною отказа Чабыка было то, что он уже совершил над ним обряд усыновления, обратил к исламизму и при его обрезании дал клятвенное обещание Богу и Мухаммеду, за себя и за потомков своих, не выдавать Андрея русским. Андрей, с своей стороны, поклялся пред Богом не изменять ему во время разбоев и нападений на русския суда на Каспийском море; при чем, для большаго убеждения ордынцев в верности своей к ним, срубил с одного русскаго пленнаго голову и выпил кровь его. Однако же Чабык напрасно так много за него старался; по убеждению родственников, он наконец был принужден выдать Андрея, который этого нисколько не подозревал. Комендантом Новоалександровскаго укрепления полковником И.Н.Лихошерстовым был послан старшина Чурунбай Кастыбаев в аул к Чабыку, с требованием немедленной выдачи этого разбойника. Надобно заметить что Чурунбай был очень ловкий и видный собою мужчина, говорил по русски чисто и правильно и довольно образован. Обявив Чабыку причину своего приезда, он убеждал его выдать Андрея, но Чабык никак не соглашался на то; наконец уговорил его меньшой брат Дайцан, человек почетный, не любивший ездить на разбои и баранты, и запрещавший производить набеги даже и другим. Чабык предоставлял им самим его взять и отказался от защиты своего любимца. Идти к нему прямо в кибитку не решались, потому что Андрей имел много у себя оружия; но стали выжидать, когда он сам выйдет из кибитки. Не зная ничего что против него предпринималось, Андрей по обыкновению вышел и пошел к своей скотине, на этот раз без всякаго вооружения; тогда как обыкновенно прежде без шашки или кинжала не делал ни шагу. Караульные дали ему отойти подальше от кибитки, а Чурунбай взял двух киргиз и тихо стал подходить к нему, чтоб не возбудить в нем подозрения. Сойдясь с ним, они завели разговор; между тем один киргизец зашел сзади и схватил Андрея за руки, которыя тотчас связал ему назад. Андрей начал кричать и звать на помощь Чабыка и его детей, но все было тщетно и никто не пришел. Когда Чурунбай привел его в аул, он стал еще сильнее кричать и просить защиты. Наконец понял что его хотят везти в укрепление, потому что и прежде иногда догадывался что Чабык кончит тем, что когда нибудь изменит ему; но Чабык не выходил из своей кибитки до тех пор пока Чурунбай не положил его связаннаго на верблюда и не привязал к нему. Тогда вышел и Чабык, а вместе с ним все его жены и дети проститься с Андреем. Тут Андрей, хотя и плохо еще знавший язык их, начал ему делать упреки и усовещевать его; Чабык не мог удержаться и заплакал; жены же его так рыдали, что вопли их были слышны в соседних аулах; всем им было жаль с ним разстаться. При этой прощальной сцене Андрей говорил Чабыку: "чрез кого ты прославился, Чабык, если не чрез меня, кто тебе приобрел всю эту скотину, которая ходит около аула? мог ли я подумать, чтоб ты изменил мне?" После того просил у него чего–нибудь на память из одежды. Чабык тотчас скинул с себя шелковый халат и сказал: "вот мой, то есть твоего отца халат, носи и не забывай меня, а я тебя буду вечно помнить". На это Андрей отвечал ему грубо: "ты мне не отец, но боготступник, ты изменил своей клятве и обманул и Бога и Мухаммеда". И тут же его отправили.
Чабык и теперь еще жив, но ему свело руки и ноги, так что он совершенно не владеет ими; старшая жена кормит его из своих рук и киргизы говорят что Бог его наказал за Андрея.
Даспай мне разсказывал как они ездили на разбой и Каспийском море брали в плен русских. Но случилось и с ним несчастие; вот как он об нем говорил мне. "Был сильный шторм на море, у нас оборвало все якоря и понесло на лодке косовой к Дербенту; носило нас около 15 дней, и мы даже не знали где находимся, а всех людей со мною было 4 человека русских пленных и 30 человек киргиз; с этими киргизами сидел я в трюме, и так мы плавали около Дербента где встречались и с персидскими судами. Персияне, видя на палубе 4 русских, конечно не догадались, что судно киргизское; на вопросы же их отвечали что идем с кладью в Дербент, или другой какой–нибудь город. Я уже отчаявался возвратиться в свой край, но вскоре переменился к нашему благополучию ветер, и мы стали держаться на С.–В. к Сарташам. На этом пути встретили мы большое судно, стоявшее налево около острова Кулалов, при нем же были три лодки. Подошли к нему мы ночью. Я не имел намерения напасть на него, но мои киргизы настаивали сделать нападение; исполняя их желание, мы тихо подошли к судну и бросились на него в числе 20 человек; прочие оставались на косовой. Однако русский народ сметлив; вероятно нас заметили с вечера; судно было обвязано кругом снастью, т. е. крючками, мой народ, бросившись на судно, запутался в этой снасти, зацепившись кто рукой, кто лицом, кто чем попало. Русские, услыхав стук на палубе, выскочили из трюма и начали бить наших. Видя что наши защищаются плохо и я кинулся на судно; но не знал причины и тоже запутался в снасть. Из наших русские убили четырех человек до смерти; прочие едва успели освободиться и уйти на косовую. При этом случае и я был жестоко зашиблен, так что и до сих пор чувствую боль в спине и голова моя разбита. Тут он показал мне голову; действительно она вся была в рубцах. "Вот что значит, продолжал он, слушаться чужаго разума: не согласись я на желание других, все были бы у меня живы и сам был бы до сих пор здоров".
Между тем поспел и ужин. Для нас приготовлены были азиатския кушанья из баранины и плов; вместо нашего русскаго квасу и пива подавали айрен, т.е. кислое молоко. После ужина я был оставлен ночевать в его кибитке, также был приглашен и Каламбет. Для нас посланы были кошмы, которыя покрыли сверху коврами;— так провели мы тут ночь, а поутру отправились в дальнейший путь.
На вторую ночь приехали мы со всем караваном в аул Табышевскаго рода; этот расположен у подошвы горы Каята, близь колодца Тиусу, т.е. верблюжья вода. Аул этот небольшой, в нем всего три кибитки; мы здесь ночевали, но я ничего особеннаго не видал. Местоположение низкое. Хозяин аула был старичек, и принял меня очень ласково; зарезал для меня барана и приказал изготовить разныя кушанья, которыми угощал меня и проводников моих. Распрашивал о цели моего путешествия, и узнав что я еду в Хиву, пожелал благополучнаго пути. У этого старика был сын, мальчик лет 12–ти, который был очень нездоров; отец спрашивал меня, не знаю ли я средств от его боли; но я откровенно обяснил ему что ничего не знаю и обманывать не хочу; между тем мой киргизский вожак–старшина был сведущ в леченье и славился этим. Мальчик был весь в ранах. Мой вожак посоветовал испытать два средства: 1)присечку огнем, 2)поймать белохвостаго зайчика, который водится в норах, по киргизски аккуйрюк, т.е. белый хвост; из этого зайчика надобно вытопить сало и им мазать раны больнаго один раз в сутки. Поблагодарив за угощение, мы отправились в свою кибитку; он с своей стороны поблагодарил за наставление чем лечить сына. Третью ночь мы ночевали у колодца, называемаго Татарский колодец; когда мы подезжали, то киргизы живущие здесь в небольшом ауле, были заняты переставлением своих кибиток на другия места, встряхивали кошмы и выбивали из них пыль прутьями. Тут было только три женщины и одна девушка; девушку можно отличить потому что на голове у нея должна быть красная шаль; женщины же повязываются белыми шелковыми и коленкоровыми полотнами, на что требуется 6аршин.
Наши верблюды были расположены от них не более как в 100 шагах. Я пошел из любопытства к этим женщинам, чтоб узнать от них какой это аул; подойдя, пожелал им чтоб их дом на новом месте был прочен и счастлив, а оне меня поблагодарили за доброжелание.
—Где же ваши мужья? спросил я, на что получид ответ, что они уехали устраивать на кладбище могильные памятники. Эти памятники делаются у них из камня и становятся они в виде столба. Однако же не всякий киргизец умеет сделать памятник, но есть мастера; эти камни раскрашиваются также и разными маслеными красками, в них врезываются небольшия зеркала. Памятники с зеркалами ставятся над девицами; на памятнике молодых мужчин изображают оружие, ружья, шашки, кинжалы, в знак храбрости и чести умершаго. Памятники продаются у них от 10 до 50 руб. за каждый, смотря по искуству и чистоте отделки. Я беседовал с этими женщинами; оне были очень веселы и разговорчивы; говорили что давно обо мне слышали от своих мужчин, которые для них у меня покупали шали, и в доказательство справедливости своих слов мне эти шали показывали. Я был приветлив и даже шутил; потом когда попросил напиться, девица мне тотчас подала огромнейшую чашку молока, я едва мог держать ее обеими руками; одно было неприятно— что самая чашка была очень ужь нечиста, облеплена ржаным тестом и шерстью от кошом; я не мог много пить и отдал чашку девице, которая и сама была очень неопрятна; поблагодарил за приятный напиток; но заметил что чашка мне руки замарала. Девушка разсмеялась, но мать за то что она не вытерла чашки ее пожурила. Вскоре приехали и их мужчины: старик, по имени Бириназ, с двумя сыновьями; я с ними прежде был знаком; поздоровавшись, он спросил меня, куда я еду, и я обяснил ему что желаю побывать в Хиве, поторговать там, посмотреть на хана и на тамошних жителей. Он пожелал мне благополучнаго пути и разсказывал как ставили памятники. Разставшись с ним мы поужинали, и переночевав, поутру отправились в свой путь. Так продолжали мы ехать далее вполне благополучно.
Чрез несколько дней достигли мы до Кары–тау, т.е. Черной горы. Вечером поздно мы приехали в аул, который был окружен множеством скотины: верблюдами, лошадьми, рогатым скотом и баранами. Мы расположились вблизи этого аула ночевать. Пастухи, сторожившие скот, спрашивали нас, что мы за люди? ответ наш был: проезжие торговцы. Об этом сообщили они в аул, из котораго пришли к нам три киргиза, видные собою, в шелковых халатах. По обычаю их я приказал для гостей послать ковер, на который они и сели сложа ноги; я также к ним присоединился. Они стали по обыкновению распрашивать кто мы и куда едем?— Я им обяснил что русский и еду торговать в Хиву. Тут один из них стал мне советовать, чтобы я воротился, потому что хан меня от себя обратно уже не выпустит; известно что он давно желает иметь при своем дворе такого человека, как я, переводчиком. Другие двое опровергали его, утверждая что он примет меня как гостя; это произвело между ними спор. Я между тем приказал самовар поставить. Так, сидя на ковре, беседовали мы при свете луны, на свежем воздухе, и киргизы, гости мои, безпрестанно понюхивали табачок, передавая друг другу серебряный рожок. На вопрос мой: для чего они пригнали так близко к аулу скотину свою? они сказали мне что в этом месте много волков, которые очень часто режут скотину. Напившись чаю, они ушли к себе, а мы на другой день утром продолжали свой путь далее, по хивинской дороге; на пути мы встретили несколько хивинских караванов. Доехав до Тыман–Тау, т.е. Туманных гор, случилось мне ночевать у одного стараго своего приятеля, старшины Ульчубая; он посещал прежде Новоалександровское укрепление. Я был очень ласково принят им и его женами; меня он знал с малолетства, но мы давно не видались и его очень удивило то что видит меня теперь взрослаго. Я пробыл у него в ауле целый день и ночь, потому что здесь должен был получить, при его содействии, долги свои с киргиз; за это я подарил ему сукна на кафтан, а женам его по 14 аршин ситцу, из котораго оне сшили себе сорочки. Ульчубай давал мне наставления как обращаться с ханом хивинским и со всеми тамошними жителями; он советовал мне быть как можно скромнее, уважительнее, кроме того быть честным, а на их вопросы отвечать короче. По приезде в Хиву, я держался вполне его советов, и это послужило в большую мне пользу, потому что в делах своих с ханом был счастлив, а подданные его султаны, беи и старшины, все меня очень любили.
Когда я стал уже приближаться к реке Аму–Дарье, случилось мне невдалеке от нея ночевать в одном туркменском ауле; по близости этого аула находился и хивинский, в местности низкой, песчаной и для скотины неудобной. Тут я встретил одного пожилых лет хивинца, ехавшаго из Хивы, подобно мне, для торговли с киргизами. От него я много услышал о Хиве и хане; сведения эти оказались мне тоже потом весьма полезными.
Так мы прибыли к реке Аму–Дарье, которая довольно быстра и широка, но неглубока; вода ея очень хорошаго вкуса. На берегу реки стояли небольшия две кибитки, близь них находились два большие парома и много лодок для переправы проезжающих на другую сторону. После нас стали переправлять верблюдов. По ту сторону реки было устроено несколько землянок, в которых жили перевощики и султан, собиравший за перевоз деньги. Плата у них назначена с каждаго верблюда и с лошади по 50 к.асс., а с человека по 5 к. Таким же образом и я должен был явиться к этому султану и заплатить за перевоз себя и каравана. Пока перевозили моих верблюдов, я с султаном прогуливался по берегу, и мы с ним обо многом успели переговорить; он разспрашивал меня об России, а я его о Хиве; при этом он часто курил кальян и угощал им меня. Тут же на берегу была хивинская лавочка, в которой продается кумыс и айрек; мы потребовали айреку; чашка, мерою в полкварты продается по 12 коп. Чашки каменныя самой лучшей работы китайской; у нас в России такия чашки продаются не менее 1 р. сер. за штуку. В это время подехал к этой–же лавке какой–то неизвестный человек, собою видный и мужественный, с большой черной бородой, одетый в хорошую хивинскую одежду; он слез с верховой своей лошади, привязал ее у двери лавочки и входя в нее, сказал по русски: "ах, Боже мой, до чего я дожил здесь, что стали ездить сюда русские торговцы!— Я посмотрел на него с необыкновенным удивлением и страхом; однакож он со мною не продолжал более разговора по русски, а стал говорить по хивински, потому что там собралось много хивинцев пожелавших слушать наш разговор. Он спросил меня кто я таков, и как решился на такую смелую поездку в Хиву? потом вызвал меня из лавочки и мы долго ходили по берегу реки Аму–Дарьи. Когда я спросил его кто он и откуда, он с удовольствием и чистосердечно разсказал мне о себе. Родина его Пензенская губерния и был он дворовый человек какого–то помещика, Чембарскаго уезда; помещик его отдал за какую–то вину в солдаты и он служил в Астрахани, в 45 флотском экипаже боцманом. Случилось ему быть в командировке, в море, на казенном судне, при берегах туркменских или персидских; судно было разбито хищными жителями этих берегов, вся команда и командир взяты в плен и проданы в Хиву. Более говорить было некогда; но я старался узнать от него и о Хиве; он рекомендовал мне одного султана, находившагося при хане и называвшагося Карле. Боцман же этот, по имени Сергей Иванов, имел жительство также в Хиве и обещался со мною еще повидаться когда мы устроимся с товаром в лавках; он уже наперед знал где меня отыскать в городе. Я с ним простился и пустился в путь с своим караваном и данным мне от султана, при перевозе, провожатым; провожатый этот был дан для того чтобы мы не скрыли какого–либо товара при платеже ханских пошлин. Тут–то ужь дорога и все эти места начали казаться мне и дикими и страшными, и эти неприятныя впечатления, с приближением к Хиве, становились для меня все тяжелее.
В этом месте уже проходит можно сказать, большая их дорога, потому что безпрестанно встречаются взад и вперед идущие караваны и табуны скота, прогоняемаго в Хиву, и здесь же случается и воровство: крадут тюки с товаром и угоняют верблюдов. Мы благополучно проехали; только моя верховая лошадь очень измучилась и я часто должен был вести ее в поводу, потому что почва тут песчаная, в особенности пострадали верблюды.
Так мы прибыли к реке Аму–Дарье. После этого назначен был султан для отведения мне лавки и принятия от меня денег русскаго чекана, что и было немедленно исполнено; в получении денег султан выдал мне росписку. В продолжении всей нашей аудиенции у хана, сидел он на нарах, крытых коврами, поджавши ноги; против него стоял кальян, возле сидели три султана; зала другаго убранства, кроме ковров, не имеет; потолок расписан. После того я розыскал султана, котораго мне рекомендовал Сергей Иванов, и очень коротко с ним познакомился.
Занявши лавку, я разобрал свои товары и стал их раскладывать по полкам. Жители же тамошние смотрели на меня, как на какую редкость, безпрестанно входили ко мне и заводили со мною разговоры. В самое короткое время узнала вся Хива о приезжем русском торговце. Многие приходили не для того чтобы покупать товары, а для того, чтобы меня видеть. Я старался оказывать всем уважение и тем распространять круг моего знакомства, и всем я за то стал приятен. Но впоследствии времени, я признаюсь, они мне стали очень надоедать: когда я ходил по базару, они показывали один другому на меня пальцами, говоря: "вот идет русский торговец", потому что не всякий мог меня узнать, ибо я одевался всегда в хивинское платье.
На базаре в Хиве продается все дешевле, чем у нас России; так напр. баранины фунт стоит 5 коп.асс.; рыба белуга по 2 и по 3коп. за фунт; чурек (приготовленный на сковороде большая лепешка) 5 коп.асс., и при том такой величины, что одной достаточно человеку на целый день. Икра у них остается без употребления, потому что не умеют приготовлять ее, а если и идет она в пищу, то только вареная, вместе с рыбой; вязигу и клей обделывают в виде витушек или крендельков и так нанизывают на нитки. Фунт клею по цене в продаже равняется большому барану, т.е. стоит 5 или 6 руб.асс.; пшеница продается по 80 коп. асс. за батман, который заключает в себе нашего весу 1 пуд и 10 фунтов; сорочинское пшено также не дорого и стоит 1 руб., или 1 руб. 20 коп.асс. за батман; дыни, арбузы и другие фрукты родятся во множестве и продаются еще дешевле. Что же касается до жилищ, то их похвалить нельзя; домы построены на дворах и очень плохи; окна в них устроены к верху; улицы узки и нечисты; везде навоз.
Знакомство я приобрел довольно большое и ездил ко многим значительным султанам в гости, и меня принимали очень радушно; угощенье обыкновенно состояло из кабабу (приготовленный на железном пруте или вертеле на огне кусок говяжьяго мяса), бараньяго плова с изюмом и чухонским маслом и разных фруктов; за этим всегда следовал кальян. Жены их мужчинам не показываются, впрочем такую предосторожность мужей я одобряю, потому что хивинския женщины очень страстны и влюбчивы, особенно в русских.
Так мало по малу привык я к жизни в Хиве; торговля однако же сначала шла незавидно; денег для закупки их товаров также у меня не было; за отобранныя деньги ханом мне еще были доставлены следующия замен. Дня через четыре решился сам идти хану. При входе моем на крыльцо спросил один придворный, какой надобностью пришел? я отвечал что имею к хану просьбу, но какую— не обяснил. Между тем, признаюсь, чувствовал страх, чего не случалось никогда со мною пред русским начальством. Когда я вошел в зал, хан был один и курил кальян; хотя я был одет не так, как в первый раз, не по русски, а по хивински, однако он узнал меня с перваго взгляда и встретил с веселым видом словами: "урусан сауды гир!" т.е. русский торговец! Почтение отдал я ему по хивински униженно и старался держать себя как можно вежливее и благороднее, чтобы ему понравиться. Хан спросил меня, где я научился говорить по хивински? Я разсказал ему что живу между киргизами и хивинцами уже около 15 лет; на вопрос же его, сколько всего мне от роду лет? я обявил что 20, и что я был 5–тилет привезен своими родителями в Оренбург и с тех пор нахожусь постоянно между киргизами и хивинцами. Хан похвалил меня за хорошее знание хивинскаго языка, но не одобрил что не изучаю письменнаго, затем спросил, за какою надобностию я пришел и не имею ли к нему просьбы? Я не прямо обяснил ему что пришел за деньгами, но наперед высказал претензию на одного должника своего из киргиз, который не хотел мне платить долга 36 баранов. На это хан сказал: "если твой должник откажется, чем ты можешь доказать, что он действительно тебе должен?" Я отвечал что всем моим рабочим известно что он брал у меня товар. Это знает и старшина, который со мной приехал. Хан приказал наперед послать за старшиной и спросил его: действительно ли мне должен киргизец? Султан это подтвердил и определил самое время когда он брал у меня товар. Хан приказал послать за моим должником. Когда киргиз этот был приведен одним султаном, я не узнал его, так он изменился от испуга при одном взгляде на него хана и строгом его вопросе: "должен ли он мне?" Киргизец отвечал утвердительно, обявив, что должен 36 баранов. Он быть может и отказался бы, но заметил бывшаго тут муллу и вероятно подумал что будет присяга. На вопрос хана, почему он не отдает долга, он обявил что не имеет состояния; тогда хан приказал одному султану отправиться к его родственникам, и убедить их внести за него долг и присовокупил, что если они от этого откажутся, то он должника моего казнит; если же и это не подействует, то взять у них насильно 36 баранов и отдать мне; с ним же, сказал хан, могут они делать что им угодно. Султан отправился, а я послал с ним своего старшину для получения тех баранов, и остался в комнате хана, в намерении просить у него деньги за отобранную у меня сумму. Однако хан так занял меня разговором, что я не мог найти случая о том с ним поговорить. Между прочим он спрашивал у меня о наших царях и их сватьбах и почему они берут в супружество себе из соседних государств и своих дочерей также отдают туда. Потом он обратился к религии; спрашивал, в чем состоят русские посты и какое время определено для молитвы? Я отвечал что молятся утром у заутрени, потом бывает обедня, и наконец вечером вечерняя служба. Далее любопытствовал: справедливо ли то, что женщины ходят с непокрытым лицом, что свободно говорят с мужчинами и вместе с ними молятся в церкви? Когда я ответил что все это так, он изявил свое удивление и смеялся над такими обычаями. За тем прибавил, что он желал бы посмотреть на Россию, на ея жителей, на их свободное обращение, но не знает, как ему в России явиться; ежели в настоящем своем виде, с обычною пышностью хана, то опасается русскаго царя, чтоб он его не задержал, так как хан с ним еще никаких общих дел и советов не имел; за отпуск же русских пленных, царь не ему, как он слышал, а Англии изявил удовольствие. Ехать же под именем какого нибудь торговца он считает неприличным пред своими подданными; и если о том узнает русское правительство, то для него это будет стыдно и не похвально; скажут что хан хивинский занимается торговлею.
Вопросы его были разнаго содержания, на которые я даже из одной скромности затруднялся иногда отвечать. Спрашивал тоже о законах касающихся до бракосочетания царственных особ. Осведомлялся потом: согласны ли наши законы с магометанским, по которому в случае смерти мужа жене дозволяется выходить замуж за брата мужа или за племянника, для того чтобы удержать жену умершаго в том же семействе, за которую заплачен калым, или условленная плата пред венчанием? предлагал вопросы, в чем состоят обязанности наших священников; о законах, относящихся до наследства, о Ново–Петровском укреплении в Мангышлаке и о его начальстве; об управлении государством, о законах божественных, о равенстве или неравенстве богатых с бедными; о времени, на какое избираются в должность чиновники, на определенный срок или на всю жизнь; удивлялся большому числу присутственных мест в Астрахани и говорил что в Хиве, в лице его ханском— одно присутственное место, что он заведывает и военными и гражданскими делами. В случае безпорядка, шума и других каких проступков, виновнаго прежде арестуют, а потом представляют на лицо к нему, хану. Спрашивал, к какому я принадлежу званию. Я обяснил что я крестьянин,— на оброке у помещика, и торговлей занимаюсь на мещанских правах,— и когда сказал что помещик владелец до 10 т. душ крестьян,— удивился, и прибавил что у него в Хиве, самый значительный из подданных не имеет более 5 или 10 человек. Любопытствовал очень узнать, чем занимаются помещики. Спрашивал, не желаю–ли я остаться у него— что он назначает жалованье по 30, 40 и даже 50 золотых особенно тем, кто из русских говорит по татарски. Когда я заметил что не желаю оставить своего отечества, и что я имею родителей, то он прибавил что я могу помогать им и из Хивы.
При этом разговоре вошел служитель и обявил, что готов обед; я встал с места хотел идти, но он опять остановил меня вопросами: женат–ли я? и не имею–ли по крайней мере желания жениться у них в Хиве, на пленнице или на хивинке, и остаться тут на постоянное жительство? Я отблагодарил его за такое внимание ко мне, но отказался от женитьбы на хивинке и постояннаго пребывания в Хиве. Тут я обявил ему что имею нужду в деньгах и просил о выдаче следующей мне суммы; он возразил на это что деньги еще не все переделаны, а что будут готовы на другой день и чтобы я нисколько не сомневался. После этого еще долго продолжал разговор о разных предметах; потом сказал, повидимому для приличия, с веселым видом— не угодно–ли мне с ним откушать, и пошел в другую комнату, а я отправился в свою лавку. Здесь окружили меня хивинцы и стали спрашивать, что я так долго находился у хана; я им ответил коротко, что говорил о разных предметах, но не передал ничего из разговора. Спустя несколько времени возвратился и посланный ханом султан с моим старшиной, они пригнали к моей лавке следовавшее мне в уплату от киргиза число баранов, я хотел таврить (клеймить), по передаче их мне султаном, и отправить к своему пастуху; но киргизы, родственники моего должника, мне этого сделать не позволили, говоря что они мне за своего родственника не плательщики, и предоставляли мне брать должное от того, кому я давал товар; при этих словах должник мой не говорил ни слова. Тогда предложили киргизы идти к хану, надеясь убедить его возвратить им их баранов; я согласился, и мы отправились в сопровождении султана. В это время хан был занят с бухарцами, с которых хивинцы взыскивали за потопление их верблюдов; когда он покончил с ними свои дела, вошли и мы. Выслушав предложение киргизов он разсердился на них, и не распространяясь много, отказал в возвращении им баранов и выслал всех вон. После того через несколько времени, пришел ко мне в лавку султан с деньгами моими; вручая их мне, он спросил, на какую сумму привез я товара; я обявил ему что по стоимости всего на 5,000 руб.асс. Он потребовал назначенной ханом пошлины по 10 коп. с рубля и получил с меня 500 руб., которые тотчас хану представил.
Вскоре после того приехал ко мне в лавку и пленный боцман Сергей и просил меня к себе; я с удовольствием согласился на его предложение и отправился к нему в гости. Сергей жил в городе не в дальнем разстоянии от базара на Бухарском выезде. Приехав к нему, я немало удивился, увидев в его комнате до 20 христианских икон и несколько духовных книг, псалтирь, библию и другия. Я спросил его, как позволяет хан отправлять здесь христианам свою веру; и Сергей мне обяснил что в прежнее время, когда здесь было много пленных русских, тогда с дозволения хана все сходились сюда молиться Богу, читались часы; но обедни не совершали, и потому он выписал из Оренбурга эти книги и образа; посты соблюдали, он и другие, только на первой и последней неделе поста; вполне же исполнять, обязавшись семейством из хивинскаго рода, невозможно. После выкупа пленных, русских осталось здесь немного и они молятся по домам; когда он брал первую жену, то отдавали за него неохотно, как за русскаго, во второй же раз женился свободнее и взял жену из знатнаго ханскаго дома. Хан не желает чтобы русские женились на русских; тоже случилось и с ним. Хан расчитывает что женившись на хивинке, русский будет преданнее хану. Кончив это обяснение, он растворил дверь в другую комнату и сказал мне:"посмотрите, вот мое семейство". Заглянув туда, я увидел сидевших там двух хивинок; одна была лет 40, а другая лет 25, это были его жены. Я пробыл у него довольно долго. Он потчивал меня пловом и ременчиком, т.е. вареными сливками, причем я ему предложил вопрос о его занятиях; он мне отвечал что по поручению хана он заведывает его артиллерией и обучает солдат ханских, из пленных персиян, маршировать и ружейным приемам и очень любим ханом. Поблагодарив за угощение, я отправился. Во время моего пребывания в Хиве, он часто меня навещал, и я его тоже. Однажды я вместе с ним ездил в гости к одному султану, который в образе жизни своей держался обычая нашего, и жен своих от нас не скрывал; я с этими женами много беседовал и оне распрашивали меня о жизни и обхождении русских женщин. Я разсказывал им, как наши женщины свободно ходят по улицам, по гостям и во всякое время могут видеть мужчин и беседовать с ними не закрывая своего лица. Наши свадебные обряды также их очень интересовали; я им разсказывал об них во всех подробностях и обяснил что у нас больше одной жены нельзя в одно время иметь; оне этот обычай очень похвалили. Эти женщины были одеты в шелковыя рубашки; грудь у них убрана была жемчугом и разными драгоценными каменьями; на головах оне имели шелковыя, выстеганныя на вате шапочки, также убранныя жемчугом и каменьями. У старшей жены была дочь лет 12–ти; она качала в колыбели ребенка и прибаюкивала его своею песнею; я долго слушал, и когда она кончила свое пение, похвалил ее; свойственная ей, как девушке, стыдливость заставила ее покраснеть. Слова этой колыбельной песни были следующия: "Не плачь, не плачь, отец придет, барана зарежет, а мать придет, сала даст; сала поешь, плакать перестанешь". Проведя время в приятной с ними беседе, я поблагодарил хозяина и молодых хозяек за угощение и отправился домой.
Случилось мне ехать однажды мимо их кладбища; тут меня чрезвычайно поразил странный обычай. Несколько киргиз разрыли одну могилу и вытащили оттуда труп умершаго, который был уже довольно давно похоронен издавал от себя сильный смрад. Когда они положили его на земле, один из киргиз вынул ножик и начал счищать у умершаго мясо с костей и, разбирая кости по составам, складывал их в мешок. Такое удивительное занятие заставило меня спросить их, для чего они это делают? В ответ я получил следующее обяснение: умерший был уроженец с Туманных гор, а скончался здесь и похоронен на чужом для него кладбище. Киргизы эти были его родственники и приехали с его родины для забрания его костей, которыя они должны доставить к его родителям. Умерший, по их словам, не был еще оплакан своими родителями, женами и детьми; по их обыкновению они должны совершить над ним обряд оплакивания, и тогда его кости похоронят близь роднаго аула. Кости должны быть собраны и сложены по составам, чтоб представляли полный остов человека. По принятому у киргиз обычаю или их закону, умершаго человека нельзя хоронить на чужой стороне, а должно привезти труп на родину. Разсказав это, они прибавили:"теперь, когда мы привезем его кости домой, к его семейству, родители обязаны подарить нам за это каждому по лошади, и подаренныя лошади должны быть покрыты коврами или шелковыми халатами".
Я жил в Хиве уже около 40 дней. В это время праздновал хан день имянин одной из своих жен; на этот праздник или бал был приглашен и я. В саду был раскинут большой шатер из кошом, по средине котораго было возвышение в роде сцены. Я приехал туда в сопровождении оренбургскаго купца З... который, однакоже, в торговых делах своих имел весьма мало счастия и продажа его товаров шла плохо.
При входе нашем в шатер, мы застали хана, сидящаго впереди; около него султаны; нас пригласили сесть по другую сторону хана; З... указано ближайшее к нему место; следующее мне, а подле меня одному армянину. Было тут несколько музыкантов и гостей человек 70. Начались представления: на возвышении шатра сперва явилась пляшущая кукла; после нея отличались в национальных плясках два хивинца, а за тем на протянутом канате плясал мальчик. Потом вышел хивинец–певец и пел под музыку разныя песни о подвигах своих соотечественников и победах над персиянами. Вслед за певцом приказано было ханом привести разных зверей, и на сцену явились дикия лошади, аркоры, лисы, дикия кошки, белый медведь и многие другие; хан сам передавал нам обяснения о них. За зрелищами последовал ужин, его составляли следующия блюда: вареная баранина, пирожки с бараниной, жареныя в масле лепешки, плов, ременчик или вареныя сливки; за кушаньями подавали напитки— арьян и кумыс; в заключение принесли кальяны; по окончании ужина мы отблагодарили хана за угощение и оправились в лавки. Спустя несколько дней после этого пиршества, я стал приготовляться в путь к выезду из Хивы, променяв последний свой товар на хивинские шелковые и бумажные халаты, которые продавал потом по степи киргизам.— О намерении своем отправиться я пошел обясниться с ханом; его уже не было дома, он выехал в это время в какой–то султанский аул, и мне сказали что прежде недели не возвратится. Я думал отправиться не дождавшись хана, но меня султаны удержали, не дозволив уезжать без хана. Я этого немного испугался, подозревая в хане какия–нибудь намерения против меня.
Так ждал я 5 дней. По приезде хана, я пошел к нему просить дозволения уехать; он разрешил мне отезд в весьма ласковых словах, прося меня, по приезде в Россию, не жаловаться на него, и прибавил:"вам кажется от меня и моих подданных никакой обиды не было; предложите и прочим торговцам, не пожелает ли кто из них приехать сюда торговать; обиды им от меня никакой не будет". Приглашал опять меня остаться у него навсегда, на что я отвечал, что у меня есть родители, и я у них один. Распростившись с ханом я поехал прощаться с Сергеем. (Кто был этот Сергей, обяснено выше). Он мне подарил разных фруктов и чуреков на дорогу и проводил меня из Хивы с некоторыми знакомыми султанами. При прощаньи со мной, Сергей не мог даже удержаться от слез. Так разстался я с Хивой и со всеми тамошними приятелями моими.
Во время пребывания моего в Хиве, мне понравились аргамаки. Пища их джувара,
в роде нашей гречухи. Аргамаки менее едят нежели лошади и могут в дороге
пробыть до 4 дней без пищи. Они способны только к верховой езде; величиной
с большую лошадь, тонки, высоки, подбористы, легки. Пищей же кроме джувары
им служит трава и овес, но овес не так полезен, потому что имеет шелухи
много. Пуда джувары, который стоит 70 к.асс., достаточно ему на 10 дней. В
Хиву доставляют их туркмены и седла употребляются только туркменския; но киргизския
и казацкия наши неудобны; на бегу аргамаки, по гибкости и способности сильно
вытягиваться всем корпусом, уподобляются зайцам и вдвое быстрее русской хорошей
лошади; смирны и умны, переплывают через реку решительно; покорны, и в табунах
не дики, ручны. Аргамак покупается по 100 р. и более.
Н.Михайлов.