Главная История Фотоальбом Арал и экология Живая природа Плато Устюрт Гостевая Форум

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО СРЕДНЕЙ АЗИИ


Арминий Вамбери

VIII

Гроза. - Газели и дикие ослы. - Прибытие на плато Кафланкыр. - Старое русло Оксуса. - Дружественный лагерь. - Приближение всадников. - Газават. - Въезд в Хиву. - Злобные нападки афганца. - Встреча с ханом. - Автора просят показать образец турецкой каллиграфии. - Почетные одежды в награду за головы врагов. - Казнь пленных. - Особый вид казни женщин. - Кунград. - Последнее благословение автора хану.

Гроза, которая уже несколько часов была слышна вдали и приблизилась в полночь, ниспослала нам несколько тяжелых капель и была вестником, уведомлявшим о близком конце наших мучений. К утру (24 мая) мы достигли самого края песков, через которые мы пробирались три дня, и были убеждены, что встретим на глинистой почве нашего сегодняшнего пути дождевую воду. Керванбаши между тем по следам газелей и диких ослов заранее нашел подтверждение нашей надежде, но, скрыв это, поспешил вперед, и ему действительно посчастливилось своим соколиным глазом первому отыскать маленькое озеро дождевой воды и указать на него каравану. "Су! Су!" ("Вода! Вода!") - вскричали все от радости, и, еще не испив, многие, и я в том числе, утолили жажду одной лишь надеждой и успокоились. В полуденный час мы прибыли на место, где позднее кроме виденных издалека обнаружили несколько других ям, полных самой что ни на есть пресной дождевой воды. Я был одним из первых, кто ринулся туда с бурдюком и всевозможными посудинами,- не для того, чтобы напиться, а чтобы набрать воды, прежде чем ее замутит толпа и она превратится в ил. Через полчаса все с величайшим блаженством сидели за завтраком, и трудно, почти невозможно описать нашу радость. От этой станции, именуемой Дели-Ата, до Хивы мы беспрерывно наполняли наши бурдюки пресной водой, и с этих пор наше путешествие в пустыне можно назвать если не приятным, то по крайней мере спокойным. Вечером мы прибыли на место, где царила настоящая весна. Мы раскинули лагерь между бесчисленными маленькими озерами, окруженными прекраснейшей гирляндой лугов, и наше вчерашнее положение казалось мне сном. Для полной радости нам сообщили, что большая опасность нападений уже тоже миновала, только по вечерам мы еще должны воздерживаться от разведения костров. Нет нужды упоминать, что сыны пустыни приписывали это нежданное изобилие воды единственно нашему набожному характеру хаджи. Здесь мы наполнили бурдюки и в хорошем расположении духа продолжили свой путь.


В этот вечер мы достигли глубокого рва, которого так нетерпеливо ожидали; на противоположной его стороне лежит плато Кафланкыр (Тигровое поле), и оттуда начинается [90] территория Хивинского ханства. Подъем на возвышавшийся почти на 300 футов край плато был весьма утомителен как для людей, так и для животных; таким же крутым и высоким, как я слышал, был и северный край плато. Все оно представляет собой странную картину: покуда хватает глаз, место, на котором мы находимся, кажется островом, поднимающимся из песчаного моря. Границы глубокого рва здесь, как и на его северо-восточном крае, которого мы достигли за два дня (25 и 26 мая), недоступны взору. Если верить словам туркмен, то оба рва - это старые русла Оксуса, сам же Кафланкыр прежде был островом, окруженным со всех сторон упомянутыми рвами. Несомненно, во всяком случае, что эта полоса земли очень отличается от остальной пустыни как по составу почвы и богатству флоры, так и по изобилию животных, которые тут водятся. До сих пор газели и дикие олени встречались нам только поодиночке, но как же я удивился, увидев здесь их сотни, пасущиеся большими стадами. Кажется, на второй день нашего пребывания на Кафланкыре мы в полдень увидели поднимающееся на севере огромное облако пыли. Керванбаши и туркмены схватились за оружие, и наше нетерпение возрастало по мере того, как облако пыли приближалось. Наконец стало заметно, что все в целом походит на выстроившийся для атаки эскадрон. Тогда наши сопровождающие опустили ружья. Я не смел выдать своего любопытства, которое на Востоке считается пороком, но нетерпение мое не знало границ. Облако пыли все больше приближалось к нам, и, когда оно было примерно шагах в пятидесяти, до нас долетел звук, как будто тысяча хорошо обученных кавалеристов остановилась по команде. Мы увидели бесчисленное множество диких ослов, сильных и здоровых на вид животных, которые остановились сомкнутым строем и несколько мгновений глазели на нас с величайшим вниманием; когда же они обнаружили, что мы - существа совсем иного рода, они сорвались с места и стрелой умчались на запад.

Если смотреть со стороны Хивы, то возвышенность Кафланкыр похожа на настоящую стену - так ровен ее край и так гладок, словно вода отступила только вчера. Отсюда мы проделали всего день пути и утром 28 мая дошли до озера, называемого Шоргёль (Соленое озеро), которое имеет форму прямоугольника размером 12 английских миль по периметру. Здесь было решено сделать шестичасовой привал, чтобы каждый мог совершить уже давно необходимый гусл, предписываемый религией, тем более что как раз в этот день был иди курбан, один из самых почитаемых праздников ислама. Мои спутники открыли по такому случаю свои мешки, у каждого была рубашка на смену, только у меня не было. Хаджи Билал хотел одолжить мне свою, но я отказался, так как был убежден, что чем беднее мой вид, тем это безопаснее для меня. Я не мог удержаться от смеха, когда здесь впервые посмотрелся в зеркало и увидел свое лицо, покрытое коркой пыли и песка в палец толщиной. Были такие места [91] в пустыне, где я мог бы, пожалуй, вымыться, но намеренно не делал этого, полагая, что корка убережет меня от палящего солнца. Это мне, конечно, удалось в малой степени, и много следов путешествия останется у меня как памятный знак на всю жизнь. Впрочем, не только меня, но и всех моих спутников обезобразил установленный пророком вместо омовения в безводной пустыне обряд тейеммюн51, по которому правоверные должны мыться песком и пылью, и от этого они становятся еще грязнее. Окончив туалет, я заметил, что мои друзья теперь выглядели господами по сравнению со мной. Они пожалели меня и предложили кое-что из одежды, но я поблагодарил, сказав, что хочу подождать, пока хивинский хан оденет меня.

Наш путь четыре часа пролегал по сухому лесу, называемому здесь йильгин52, где мы встретили одного узбека, ехавшего из Хивы и сообщившего новости о тамошних делах. Встреча с этим всадником нас радостно поразила, но это было ничто по сравнению с моими чувствами, когда после полудня я увидел несколько покинутых глинобитных хижин, так как не то что домов, а даже и стен я не видал от Каратепе (граница Персии). Эти хижины, еще несколько лет назад обитаемые, причислялись к простирающемуся на восток Медемину. Под этим названием подразумевается полоса земли Хивинского ханства, которая простирается до южного края Великой пустыни, именуемой у нас Гирканской. Эта область начала осваиваться и обрабатываться только 15 лет назад офицером по имени Мухаммед Эмин, откуда и происходит слово Медемин, представляющее собой сокращение от его имени. Со времен последней войны эта местность снова обезлюдела и стала пустынной; и так происходит со многими местностями в Туркестане, как мы не раз увидим позднее.

Сегодня (29 мая) ранним утром я заметил, что мы сменили северо-восточное направление, в котором находится Хива, на северное; я стал расспрашивать и узнал, что мы делаем крюк ради безопасности. Встреченный нами вчера узбек предупредил, чтобы мы были начеку, так как човдуры открыто выступили против хана и их аламанщики часто нападали на эти пограничные места. В тот вечер мы шли, принимая еще некоторые меры предосторожности, и не было людей счастливее нас, когда на следующее утро мы увидели справа и слева группы юрт и везде, где мы проходили, слышали дружеское "Аман гельдиниз!" ("С благополучным прибытием!"). Так как у нашего Ильяса в лагере были друзья, он пошел за теплым хлебом и другими дарами курбана (праздничными дарами). Он вернулся изрядно нагруженный и разделил между нами мясо, хлеб и кумыс (кислый, острый напиток из кобыльего молока). Не прошло и часа, как возле нас собралось много богобоязненных кочевников, чтобы удостоиться нашего рукопожатия и таким образом совершить благочестивый поступок. Благословение здесь было прибыльным делом, потому что за четыре или пять [92] благословений я получил порядочно хлеба и несколько кусков верблюжьего мяса, конины и баранины.

Мы перешли через множество ябов (искусственные оросительные каналы) и в полдень добрались до пустой цитадели под названием Ханабад, чья квадратная высокая стена виднелась на расстоянии 3 миль. Здесь мы провели весь день и вечер; солнце жгло, и было очень приятно дремать в тени стены, хотя я лежал на голой земле, с камнем под головой вместо подушки. Мы выехали из Ханабада, который находится в 25 милях от Хивы, еще до рассвета и были очень удивлены, не увидев на всем нашем пути (30 мая) ни одной юрты; вечером мы даже очутились между двух высоких песчаных холмов, так что я подумал, что опять попал в пустыню. Мы как раз сидели за чаем, когда выпущенные пастись на луг верблюды забегали как бешеные. Не успели мы еще и подумать, что их кто-то преследует, как показались пять всадников, спешивших галопом к нашему лагерю. Сменить пиалы на ружья и выстроиться в цепь для стрельбы было секундным делом. Всадники между тем медленно приближались, и вскоре туркмены по поступи коней заключили, что мы, к счастью, ошиблись и вместо врагов приобрели дружескую охрану.

На следующее утро (31 мая) мы прибыли в узбекскую деревню, которая относится к каналу Ак-Яб: здесь кончается пустыня между Гёмюштепе и Хивой. Жители названной деревни, первые узбеки, которых мне довелось увидеть, были очень хорошими людьми. По здешнему обычаю мы обошли дома и собрали хорошее подаяние чтением первой суры Корана ("Фатиха"). Спустя долгое время тут я снова увидел некоторые вещи с дорогого мне Запада, и сердце мое сильнее забилось от радости. Мы еще сегодня могли бы доехать до дома нашего Ильяса, так как здесь уже начинается населенная хивинскими йомутами деревня под названием Ак-Яб, но наш друг был несколько честолюбив и не хотел, чтобы мы явились незваными гостями; поэтому мы переночевали в двух часах пути от его жилья, у его богатого дяди Аллахнаср-бая, (Бай или бий, в Турции бей, означает "благородный господин"53.) который принял нас с особой приветливостью. Тем временем Ильяс сумел известить свою жену о нашем прибытии, и на следующее утро ( 1 июня) мы торжественно въехали к нему в деревню, причем навстречу нам спешили с приветствием его бесчисленные близкие и дальние родственники. Он предложил мне для жилья премиленькую кибитку, но я предпочел его сад, потому что там росли деревья, чьей тени жаждала моя душа. Давно уже я их не видел!


Во время моего двухдневного пребывания среди наполовину цивилизованных, т. е. наполовину оседлых, туркмен больше всего меня поразило, какое отвращение питают эти кочевники ко всему, что именуется "дом" или "правительство". Несмотря на [93] то что они уже несколько столетий живут рядом с узбеками, они ненавидят их традиции и обычаи, избегают общения с ними, и, хотя родственны по происхождению и языку, узбек в их глазах такой же чужак, как для нас готтентот

Немного отдохнув, мы продолжили путь к столице. Мы миновали Газават, где как раз была еженедельная ярмарка, и нашему взору впервые предстала жизнь хивинцев; переночевали мы на лугу перед Шейхлар Калеси, где я познакомился с самыми большими и с самыми нахальными комарами в моей жизни. Всю ночь они мучали верблюдов и путников, и я был не в самом лучшем настроении, когда утром, после того как провел ночь, не сомкнув глаз, садился на своего верблюда. По счастью, муки бессонницы вскоре были забыты под впечатлением прекраснейшей весенней природы, которая при приближении к Хиве становилась все пышнее. Раньше я думал, что Хива показалась мне такой прекрасной по контрасту с пустыней, чей страшный образ еще стоял у меня перед глазами. Но даже сегодня, после того как я вновь увидел прелестнейшие уголки Европы, я по-прежнему нахожу прекрасными окрестности Хивы с ее маленькими, похожими на замки, ховли, (Ховли, т.е. буквально "луч", здесь употребляется в значении нашего слова "двор". В ховли находятся юрты, конюшни, хранилища для фруктов и другие помещения, относящиеся к жилью узбека (сельского жителя)54.) затененными высокими тополями, с ее красивыми лугами и полями. Если бы поэты Востока настраивали свои лиры здесь, то они бы нашли более достойный материал, чем в ужасно пустынной Персии.

И сама столица Хива, высящаяся среди этих садов, с куполами и башнями, производит издали весьма приятное впечатление. Характерно, что узкая полоса Мервской Великой песчаной пустыни находится в получасе ходьбы от города, еще раз подчеркивая резкий контраст между жизнью и смертью. Этот песчаный язык известен под названием Тюесичти, и, когда мы были уже у городских ворот, мы еще видели песчаные холмы.

Какие чувства я испытывал 3 июня у ворот Хивы, читатель может себе представить, когда подумает об опасности, которой я подвергался из-за любого подозрения, вызванного европейскими чертами моего лица, сразу бросавшимися в глаза. Я очень хорошо знал, что хивинский хан, чью жестокость не одобряли даже татары, при таком подозрении поступил бы намного строже, чем туркмены. Я слышал, что хан всех подозрительных чужеземцев отдавал в рабство, что он совсем недавно проделал это с одним индусом якобы княжеского происхождения, и тому отныне суждено наравне с другими рабами таскать повозки с пушками. В глубине души я был взволнован, но мне совсем не было страшно. Я был закален постоянной опасностью; смерть, которая легко могла стать следствием моих приключений, уже три месяца маячила у меня перед глазами, и, вместо того чтобы дрожать, я даже в самые трудные моменты думал о том, как [94] обмануть бдительность суеверного тирана. По дороге я собрал точные сведения обо всех знатных хивинцах, живших в Константинополе. Чаще всего мне называли некоего Шюкрулла-бая, который в течение 10 лет был посланником при дворе султана. Я тоже смутно припоминал, что много раз видел его в доме Али-паши, теперешнего министра иностранных дел. Этот Шюкрулла-бай, думал я, знает Стамбул и его язык, дела и нравы; и хочет он того или нет, я должен навязать ему мое прошлое знакомство с ним, а так как в роли стамбульца я могу обмануть даже самих стамбульцев, бывший посол хивинского хана не сможет меня разоблачить и должен будет служить моим интересам.

У ворот нас уже ожидали несколько хивинцев, протянувших нам хлеб и сухие фрукты. Уже много лет в Хиву не прибывало такой большой группы хаджи, все глядели на нас с удивлением, и возгласы "Аман эсен гельдиниз!" ("С благополучным прибытием!"), "Йа Шахбазим! Йа Арсланим!" ("О мой сокол! О мой лев!") неслись к нам со всех сторон. При въезде на базар Хаджи Билал затянул телькин, напряг свой голос и я; он звучал громче всех, и я был искренне тронут, когда люди целовали мне руки и ноги, даже свисающие лохмотья моей одежды с таким благоговением, словно я настоящий святой и только что сошел с небес. По здешнему обычаю мы остановились в караван-сарае, который служил одновременно и таможней, где прибывшие люди и грузы подвергались строгому осмотру, причем, конечно, сведения, сообщаемые предводителем каравана, значили больше всего. Должность главного таможенника в Хиве занимает первый мехрем (своего рода камергер и доверенное лицо хана); не успел он задать нашему керванбаши обычные вопросы, как афганец пробрался вперед и громко крикнул: "Мы привели в Хиву трех интересных четвероногих и одного не менее интересного двуногого". Первый намек относился к еще не виданным в Хиве буйволам, а так как второй указывал на меня, то неудивительно, что множество глаз тут же обратилось в мою сторону, и вскоре я расслышал произнесенные шепотом слова: "Джансиз (Исковерканное арабское слово "джасус".) (шпион), френги и урус (русский)". Я сделал усилие, чтобы не покраснеть, и уже намеревался выйти из толпы, как меня остановил мехрем и в крайне невежливых выражениях высказал намерение допросить меня. Только я собрался ответить, как Хиджи Салих, чей вид внушал почтение, подошел к нам и, не зная о случившемся, представил меня допрашивающему в самых лестных выражениях, так что тот, крайне озадаченный, улыбнулся мне и хотел усадить рядом с собой. Хотя Хаджи Салих делал мне знак последовать приглашению, я принял очень обиженный вид, бросил гневный взгляд на мехрема и удалился.

Мой первый визит был к Шюкрулла-баю, который, не неся [95] никаких обязанностей, занимал тогда келью в медресе Мухаммед Эмин-хана, самом красивом здании Хивы. Я приказал доложить ему обо мне как о прибывшем из Стамбула эфенди, заметив, что я познакомился с ним еще там и теперь, проездом, желал бы засвидетельствовать ему свое почтение. Приезд в Хиву эфенди - небывалый случай - вызвал изумление старого господина, поэтому он сам вышел мне навстречу и был очень удивлен, увидев перед собой страшно обезображенного нищего в лохмотьях. Несмотря на это, он пригласил меня войти; едва я обменялся с ним несколькими словами на стамбульском диалекте, как он со все возрастающим жаром стал расспрашивать о своих бесчисленных друзьях в турецкой столице и о положении Османской империи при новом султане. Как было сказано, я чувствовал себя в новой роли весьма уверенно; Шюкрулла-бай был, с одной стороны, вне себя от радости, когда я ему точно рассказал о его тамошних знакомых, с другой стороны, он был крайне удивлен и сказал мне: "Но, бога ради, эфенди, что заставило тебя прийти в эти страшные страны, да еще из Стамбула, этого земного рая?" Я отвечал с глубоким вздохом: "Йа пир!" ("О пир!", т.е. священный владыка), положив руку на глаза, что является знаком должного послушания, и добрый старик, хорошо образованный мусульманин, смог легко догадаться, что я принадлежу к некоему ордену дервишей и послан моим пиром в путешествие, которое обязан совершить каждый мюрид (послушник ордена дервишей). Это объяснение доставило ему радость, он спросил только о названии ордена, и, когда я назвал ему Накшбенди, он уже знал, что целью моего путешествия была Бухара. Он хотел тотчас же приказать, чтобы мне отвели жилье в упомянутом медресе, но я отказался, сославшись на моих спутников, и удалился, пообещав навестить его вскоре снова.

Когда я возвратился в караван-сарай, мне сказали, что мои спутники уже нашли пристанище в текке, своего рода монастыре и приюте для странствующих дервишей, под названием Тёшебаз. (Название происходит от Тёрт Шахбаз, что означает "четыре сокола" (или "четыре героя"), как называют четырех правителей, чьи могилы находятся здесь; они были основателями святой обители.) Я пошел туда, и оказалось, что для меня также приготовлена келья. Не успел я появиться среди моих добрых друзей, как все стали расспрашивать, где я пропадал, и выразили сожаление, что я не присутствовал при том, когда нечастный афганец, который хотел меня скомпрометировать, вынужден был бежать, преследуемый проклятиями и руганью не только их самих, но и хивинцев. Очень хорошо, подумал я, что исчезло подозрение у народа; с ханом я могу легко справиться, потому что Шюкрулла-бай наверняка расскажет ему о моем прибытии, и, так как правители Хивы всегда выказывали величайшее уважение султану, нынешний властелин определенно попытается приблизить к себе эфенди; вполне возможно, что меня, первого [96] константинопольца, прибывшего в Хорезм, будут принимать даже с почетом.

Предчувствие не обмануло меня. На следующий день ко мне пришел ясаул (дворцовый офицер); он вручил мне маленький подарок хана и передал приказание явиться сегодня вечером в арк (дворец) и благословить хана чтением первой суры Корана. так как хазрет (титул правителей в Средней Азии, соответствующий нашему "величество") непременно хочет получить благословение от дервиша родом из святой земли. Я обещал явиться и за час до срока отправился к Шюкрулла-баю, желающему присутствовать на аудиенции; он дошел со мною до расположенного неподалеку дворца правителя и по дороге дал мне несколько кратких указаний относительно ритуала, который я должен соблюдать в присутствии хана. Он рассказал мне также о своих натянутых отношениях с мехтером (своего рода министром внутренних дел), который боялся его как соперника и пытался ему во всем вредить; возможно, и меня во время представления он встретит не лучшим образом. Так как кушбеги (первый министр) и старший брат правителя были в походе против човдуров, мехтер временно был первым лицом у хана. Как того требовал обычай, мне было необходимо сначала представиться ему, тем более что он расположил свою канцелярию под навесом в переднем дворе у ворот, ведущих прямо к хану. Поскольку именно в этот час почти каждый день давался арз, т.е. публичная аудиенция, главный вход, а также все комнаты ханской резиденции, через которые мы проходили, были заполнены просителями разного состояния, пола и возраста, явившимися на аудиенцию в обычной домашней одежде, многие женщины были даже с детьми на руках; тут никого не записывают, и первым пропустят того, кому удастся протиснуться вперед. Толпа везде нам уступала дорогу, и я был чрезвычайно рад, когда женщины. показывая на меня пальцем, говорили друг другу: "Смотри, вот дервиш из Константинополя, он даст сейчас благословение нашему хану; да услышит бог его слова!"

Я нашел мехтера. как мне и объяснили, под навесом, окруженного своими чиновниками, сопровождавшими каждое его слово одобрительной улыбкой. По его смуглому лицу и по длинной, до груди, густой бороде было видно, что он - сарт, т.е. персидского происхождения55. Его неуклюжий наряд, особенно большая меховая шапка, очень подходили к его грубым чертам лица. Увидев меня, он сказал, улыбаясь, что-то своему окружению. Я подошел прямо к нему, приветствовал его с серьезным лицом и занял почетное место в этом обществе, как и полагается дервишам. Произнеся обычные молитвы, после чего все, сказав "аминь", погладили бороды, я обменялся с мехтером обычными словами вежливости. Желая показать свое остроумие, министр заметил, что в Константинополе даже дервиши имеют хорошее образование и говорят по-арабски (хотя я говорил только на стамбульском диалекте). Он сказал мне далее, что хазрет (тут все [97] поднялись со своих мест) желает меня видеть и что ему будет приятно, если я принесу ему несколько строк от султана или от его посланников в Тегеране. На это я ответил, что причиной моего путешествия были не мирские намерения, что я ни от кого ничего не желаю и только ради безопасности ношу с собой фирман с тугрой (печатью султана). С этими словами я вручил ему мой печатный паспорт; благоговейно поцеловав названный знак верховной власти и потерев его о лоб, он поднялся, чтобы передать паспорт хану; вскоре после этого он вернулся и приказал мне войти в зал для аудиенций.

Шюкрулла-бай вошел первым, я должен был подождать немного, пока делались необходимые приготовления, так как, хотя обо мне объявили как о дервише, мой покровитель не преминул отметить, что я знаком со всеми знатными пашами в Константинополе и посему желательно произвести на меня как можно более благоприятное впечатление. Через несколько минут два ясаула почтительно взяли меня под руки, полог поднялся, и я увидел перед собой Сейид Мухаммед-хана падишаха Хорезмского, или, говоря проще, хивинского хана. Он сидел на ступенчатом возвышении, опираясь левой рукой на круглую, крытую шелком и бархатом подушку, а правой держа короткий золотой скипетр. Согласно предписанному церемониалу, я поднял руки, что сделали также хан и все присутствующие, затем прочел маленькую суру Корана, потом два раза "Аллахуму селла"56 и обычную молитву, начинающуюся с "Аллахуму раббена", и заключил громким "аминь" и поглаживанием бороды. В то время как хан еще держался за бороду, все воскликнули: "Кабул болгай!" ("Да будет услышана твоя молитва!"). Я приблизился к повелителю, и он протянул мне руки. После мусафахи (Мусафаха - предписываемое Кораном рукопожатие.) я отступил на несколько шагов назад, и церемониал завершился. Тогда хан стал расспрашивать меня о цели моего путешествия, о впечатлении, которое произвели на меня пустыни Туркмении и Хивы. Я отвечал, что много выстрадал, но теперь мои страдания щедро вознаграждены созерцанием джемал мубарек (благословенной красоты) хазрета, я благодарен Аллаху, что удостоился этого высокого счастья, и склонен видеть в этой особой милости кисмета (судьбы) хорошее предзнаменование для моего дальнейшего путешествия. Хотя я старался употреблять узбекский язык вместо непонятного здесь стамбульского диалекта, государь велел себе кое-что перевести. Далее он спросил меня, как долго я думаю здесь пробыть и есть ли у меня средства, необходимые для путешествия. Я ответил, что сначала посещу всех святых, покоящихся в благословенной земле ханства, а затем отправлюсь дальше; относительно моих средств я сказал, что мы, дервиши, не затрудняем себя такими земными мелочами. Нефес (святой дух), данный мне моим пиром (главным лицом ордена) в дорогу, может поддерживать меня 4-5 дней безо [98] всякой пищи, и единственное мое желание - чтобы господь бог даровал прожить его величеству 120 лет.

 

<<< ВЕРНУТЬСЯ В ОГЛАВЛЕНИЕ ЧИТАТЬ ДАЛЕЕ >>>

liveinternet.ru: показано число просмотров за 24 часа, посетителей за 24 часа и за сегодня   

Используются технологии uCoz